Оборона крепости Осовец: генеалогия исторического нарратива

Вслед за Бартом мы рассматриваем миф как особый способ обращения со знанием [5]. Медийное пространство не вмещает подлинную историю Осовца, она выхолащивается и свертывается до узкой схемы, которая претендует на однозначность и точное выражение тех идей, которые привносятся современностью (прагматический аспект). История обороны отдается во власть языка, который призван «не воздействовать на вещи, а воспевать их» [6]. Созидаемый миф не упраздняет изначальный смысл, а деформирует его, используя как подручный запас: «Он богат и покорен, его можно то приближать, то удалять…» [7] Так, осовецкий миф активно заимствует элементы из воспоминаний участников и научных исследований («украденные и возвращенные», пользуясь терминологией Р. Барта), но в итоге «история улетучивается: она, словно идеальный слуга, все приготавливает, приносит, расставляет по местам, а с появлением хозяина бесшумно исчезает» [8]. Это происходит по той причине, что история (в данном случае оборона Осовца) становится частью медийного пространства и связанного с ним патриотического дискурса, подчиняясь императивам и задачам, привнесенным ими. Другими словами, по нашему мнению, любая попытка делать историю актуальной (т.е. подчинять ее современным задачам) скорее всего будет вести к ее мифологизации. Впрочем, взаимодействие патриотического дискурса (ориентированного в нашем случае представить Осовец как исключительно героического событие) и медиа (с их акцентом на поиск интересного и яркого) далеко не всегда бывает бесконфликтным, и, как мы постараемся показать в дальнейшем, развитие героического нарратива может привести к выхолащиванию героических смыслов.

Процесс формирования мифа-нарратива связан с работой двух ключевых дискурсивных практик. Одна из них — практика акцентирования, когда одни события выдвигаются на первый план, а другие придаются умолчанию. Другую мы назовем практикой локализации, которая насыщает определенный боевой эпизод символической значимостью. Ему приписываются дополнительные смыслы, которые могут быть релевантными для ситуации в целом, но вовсе не «локализованным» в данном месте событиям. Вся сложность события (оперативная и стратегическая обстановка, разрозненные боевые действия, процесс принятия оперативных решений штабами разного уровня, личностное измерение событий и пр.) не может быть полностью во всем многообразии изложена в ограниченном медийном формате [9], а потому она сжимается («локализуется») до одной точки, в нашем случае этой точкой является крепость Осовец.

Исследование мы выстраиваем в хронологическом ключе. Изначально это была история очередного подвига, лишенная ярких отличительных свойств: это верно и для популярных изданий царского периода (их задача была убедить читателя в том, что Осовец выполняет возложенные на него боевые задачи), и для исследовательских работ 1920–30-х годов. Последние научным статусом легитимируют и обосновывают представление об Осовце как о крепости, достойно выполнившей задачи. Только начиная с 2009 года (95-летняя годовщина Первой мировой) благодаря усилиям журналистов и пользователей Интернета происходит становление и развитие современного мифа, в котором история Осовца предстает как уникальный подвиг
***
....в медиа 1914–17 годов оборона Осовца предстает именно как очередной подвиг, один изпримеров героической работы русской армии, как крепость, выполнившая возложенные на нее задачи. Центральным, конечно же, является образ ураганного огня, который несмотря на все техническое могущество не может сломить оборону. Причем освещение всех трех ключевых эпизодов представляются неразрывно связаными с предшествующими неудачами. События сентября и в меньшей степени февраля предстают как часть своеобразного реванша на поражение в Восточной Пруссии, бои в июле и августе — как пример, доказывающий, что не все крепости быстро падают под напором врага. Возможно, тот факт, что событиям февраля и августа 1915 года уделено меньше внимания, летом 1917 года подтолкнул участников обороны В. Буняковского и М. Свечникова написать первый обстоятельный очерк с акцентом именно на эти бои, отдав долг памяти всем участникам: «Осовецкая страда не блещет красочными боевыми эпизодами с массовым захватом пленных и трофеев, но от начала до конца проникнута героизмом, исполнением воинского долга, спокойной распорядительностью всего командного состава» [64].

***

Летом 1941 года политуправление Ленинградского фронта выпустило брошюру для политагитаторов известного тогда писателя А. Бармина «Как немцы разбили лоб о крепость Осовец». Это стало возвращением осовецкой истории в медийное пространство. Время и место появления этой брошюры представляется неслучайным: германцы в это время рвались к северной столице, а потому нужны были яркие примеры успешной обороны в невыгодных условиях. Судя по всему, за основу автор использовал не только работу С.А. Хмелькова (на которого он ссылается в тексте), но и пропагандистские издания царской эпохи (значительная часть текста посвящена сентябрьским событиям, выстроенным по лекалам разобранных выше работ). Безусловно, согласно «законам» советской эпохи, в истории А. Бармина отсутствует прямое упоминание роли комендантов крепости и их фамилии [74]. На первое место выходит героизм простых солдат: примечательно, что герой сентябрьского обстрела штабс-капитан Мартынов «понижается» в звании до «артиллерийского наблюдателя» [75].

Вместе с тем наблюдается существенная разница: если в медийном пространстве эпохи Первой мировой Осовец — это крепость, способная выдержать мощные приступы, то теперь это пример удачной обороны относительно слабой крепости, которая благодаря личным качествам гарнизона в тяжелой обстановке выполнила свою задачу [76]. Конечно, события мифологизированы. Оборона полностью выдернута из контекста прочих боевых действий, представляя собой сплошное героическое действие, а доминантными оказываются два образа: ураганный обстрел вражеской артиллерии (применительно к событиям февраля превращенный в артиллерийскую дуэль) и романтизированное описание контратаки отравленных газом солдат 6 августа 1915 года.

***

Переломным стал 2009 год, когда в ежемесячнике «Совершенно секретно» появилась статья журналиста В. Воронова «Русские не сдаются» [83], посвященная обороне Осовецкой крепости. Именно она заложила тот набор интерпретаций, который в дальнейшем составил основу «осовецкого мифа». Контекст связан с 95-летним юбилеем Первой мировой. Общая логика материала заключалась в следующем: эта война, историю которой долгое время стирали большевики, была незаслуженно забыта, а потому в преддверие близящегося столетия необходимо возродить память о ней и ее героях. Исходя из такой благородной задачи вполне естественным казалось предложить яркий пример героизма русских солдат, коим и стала оборона Осовца, вернувшаяся в патриотический дискурс.

Основное внимание уделяется событиям февраля (образ ураганного огня германской артиллерии) и 6 августа (т.н. «атака мертвецов»). Показательны и практики локализации, благодаря которым история Осовца становится символом. Крепости не просто придается стратегическое значение («кратчайший путь в Россию»), но «в 1915 году мир с восхищением взирал на оборону Осовца». Последнее утверждение неверно, однако в контексте утверждения о «забытой Первой мировой» оно усиливает вину за беспамятство. Немцы не просто использовали «Большие Берты», но «применили против крепости все свои новейшие достижения». Во всей статье нет даже намека на то, что оборона Осовецкой крепости включала в себя бои за пределами самих крепостных сооружений. Сама же крепость предстает маленькой и слабой, затерянной в болотах, что лишний раз подчеркивает героизм защитников.

Основная «новация» связана с контратакой 6 августа, которая названа «атакой мертвецов». Тем самым В. Воронов «творчески» отнесся к наследию С.А. Хмелькова. В оригинале этот бой описан так: «13-я рота, встретив части 18-го ландверного полка, с криком “ура” бросилась в штыки. Эта атака “мертвецов”, как передает очевидец боя, настолько поразила немцев, что они не приняли боя и бросились назад, много немцев погибло на проволочных сетях перед второй линией окопов от огня крепостной артиллерии» [84]. Эпитет «мертвецы» атрибутируется к виду солдат, но спустя 70 лет это частное свидетельство, дополняющее исследование, лишается изначального контекста. Эпитет превращается в метафору, которая теперь призвана дать имя всей контратаке.

Созданный по законам медийного жанра образ в целом слабо передает ту историю обороны, которая вырисовывается в научном дискурсе, в то время как значительная часть отдельно взятых фактов вовсе не противоречит научным представлением. Разница между медийным и научным изложением пролегает не по линии «недостоверно/достоверно» и вовсе не заключается в разнице взглядов (и Свечников, и Хмельков, и Воронов едины в том, что история обороны Осовца может быть написана как героический подвиг), а связана со способом организации разрозненных элементов в единую картину, т.е. укоренена в существующих дискурсах, предлагающих разное понимание, как дóлжно писать о героизме. Другими словами, и газовая атака, и серьезные обстрелы, и героизм поручика Котлинского — все это было и не вызывает сомнения. Но разве сворачивание всей истории обороны Осовца только к этим элементам может быть признано адекватным с научной точки зрения? Процесс создания мифа прекрасно описывается бартовской формулой: «Миф поступает в область языка как диалектическое соотношение действий и поступков людей — на выходе же из мифа он предстает как гармоническая картинка сущностей» [85].

Отметим, что задача журналиста заключалась в том, чтобы создать яркий образ героической обороны с тем, чтобы побудить власть и общество вспомнить о забытой странице отечественной истории. Созданный нарратив одновременно принадлежал и медийному пространству (с его стремлением к поиску неизведанного, яркого, интересного и простого для широкой публики), и патриотическому дискурсу, который в данном случае ориентирован на поиск примеров забытого героизма. История Осовца теперь призвана либо развлекать, либо утверждать патриотические чувства. Героический миф стал жить собственной жизнью по законам «обоих пространств» и одинаково удовлетворял их. Ведь действительно с обывательской позиции многие элементы должны свидетельствовать о необычности этой истории: перед нами не простые бои где-то в поле, а оборона крепости (и возможный мостик для аналогий с Брестом 1941-го), которая долгое время находилась на линии фронта и отразила три приступа (открывается пространство для рассуждений о значимости боев и упорстве защитников), один из которых был предварен газовой атакой. Более того, созданный образ «отвечает» и интересам массового читателя. Об этом косвенно говорят социологические опросы современной молодежи, которые показывают сильную милитаризацию исторической памяти: военные победы и демонстрация силы вызывают наиболее сильный эмоциональный отклик [86].

***

Параллельно шло развитие самого осовецкого мифа: посредством практик акцентирования и локализации благодаря разрозненным усилиям он становился все более «ярким» (т.е. медийным) и «героическим».

Ключевую роль сыграла сетевая энциклопедия «Википедия». 2 августа 2009 года в ней была создана статья «Осовец (крепость)», сразу же после выхода материала В. Воронова, ссылка на который появилась прямо в первой версии. 25 августа в списке литературы фигурирует и рассказ С.С. Смирнова, а 6 сентября история про забытого часового обнаруживается в самом тексте статьи: эта легенда окончательно локализуется в Осовецкой крепости [89].

Важным этапом, отражающим рост известности «атаки мертвецов», становится появление отдельной статьи в «Википедии»: 18 апреля 2011 года с таким названием и гиперссылкой на историю крепости создается «пустая» страница, которая наполняется содержанием почти через два года [90]. В ней не только подробно описываются события 6 августа (вернее только те, что связаны с газом), но и рассматривается происхождение названия. Среди этапов конструирования мифа отмечается публикация в 2011 году материала А. Денисова «Осовец. Атака мертвецов» в малоизвестном издании «Братишка». Сомнительно, чтобы этот материал, опубликованный в малоизвестном неспециализированном журнале, оказал действительно серьезное влияние, если бы на него в самой «Википедии» (статья «Осовец (крепость)») не стояла ссылка. Теперь анонимные авторы «Википедии» не только «конструируют нарратив», но и пишут историю этого конструирования.

Интересную метаморфозу претерпел и заголовок упомянутой статьи В. Воронова «Русские не сдаются». В материале Н. Малишевского про Осовец на популярном сайте «Военное обозрение» он локализуется в самой истории крепости: «Крылатая фраза “Русские не сдаются!” облетела весь мир еще в годы Первой мировой войны. Во время обороны небольшой крепости Осовец, расположенной на территории нынешней Белоруссии» [91]. У нас нет оснований видеть за этими вводными предложениями нечто большее, нежели красочную метафору. Затем в Интернете популярность получает клип «Русские не сдаются! Атака мертвецов» молодой певицы В. Стрижак. Снятый осенью 2012 года, он полностью посвящен контратаке 6 августа и к декабрю 2015 года набрал наYoutube 1,19 млн просмотров. В нем утверждается, что эта фраза появилась именно в связи с «атакой мертвецов» [92]. Тем самым общеизвестная мифологема «русские не сдаются» окончательно привязывается к истории Осовецкой крепости.

***

Во «ВКонтакте» история этой крепости получает весьма странное соседство. Ее пересказывают не только исторические (например, «Факты из истории») или патриотические группы (как «Антимайдан»), но и развлекательные, среди которых скандально известная MDK, а также «Академия порядочных парней», «Тупокайф!» и «LookЗ» (контент последней — гламурная смесь фотографий оружия, машин и полуобнаженных женщин). Видно, что героический образ, созданный по законам медиа, может легко профанироваться, из высокого призыва превращаясь в развлекательный контент, что в свою очередь создает угрозу продвигаемым героическим идеалам.

Осовецкий миф уже оформился, когда при активной поддержке государства начинается его продвижение и коммеморация. Вместо изобретения нового символа речь идет скорее о «поддержке инициативы снизу», опора на те события, чья историческая достоверность не вызывает сомнения, а героическая составляющая может быть легитимирована ссылкой на научные исследования. Вероятно, на фоне нарастающей международной напряженности привлекательным оказался и образ русских солдат, готовых до конца отстаивать свои позиции. При этом государство не предлагает некую центральную и единую трактовку, ограничиваясь тем, чтобы утвердить Осовец именно как героический символ, отдавая конкретное осмысление и детализацию («право на высказывание») на откуп различного рода интеллектуалам.

***

В заключение хотелось бы подчеркнуть, что наша критика вовсе не направлена на то, чтобы лишить Осовец героических коннотаций. Мы не отрицаем героизм, проявленный защитниками, более того, высказываем сожаление, что известность получила лишь контратака 13-й роты, а не другие подвиги (например, героизм пулеметчиков, первыми попавших под еще не ослабшее газовое облако). Повторим, разница между научным и медийным осмыслением заключается именно в способе обращения с имеющимися фактами. Посредством работы таких дискурсивных практик, как акцентирование и локализация, был сформирован героический нарратив, и только он и может существовать в пространстве средств массовой информации. Тихое и спокойное восприятие героизма и боевой работы гарнизона во всей полноте и многообразии (как у М.С. Свечникова и В.В. Буняковского) оказалось невозможным: СМИ чествуют только то, что кажется уникальным и отличительным, считая сухую историю неинтересной. Стремление же сделать историю актуальной (насытить современными смыслами) приводит к ее мифологизации. Речь идет не столько о фальсификации, сколько о деформации исторической реальности, подчинении ее привнесенным извне идеям, тем самым история начинает выполнять социальныефункции. Вместе с тем нарратив не стоит на месте, а благодаря многочисленным усилиям подвержен различным изменениям. При этом, когда патриотический сюжет, призванный актуализировать определенные идеалы, отдается во власть медиа, существует несколько угроз: одна связана с развитием мифа, когда он не обрастает новыми (вернее, почерпнутыми из научных книг и архивов) деталями, а начинает переходить к откровенным искажениям и требовать от подвига буквальной однозначности, большей уникальности и яркости (а потому критика нарратива может ошибочно восприниматься как отрицание героизма). Другая проблема состоит в том, что яркое событие легко может быть превращено в развлекательный контент и тем самым попасть в область профанного.